Неточные совпадения
Мельком, словно во сне, припоминались некоторым
старикам примеры из истории, а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки была война, а теперь… без всякого повода… среди
глубокого земского мира…
Грушницкий не вынес этого удара; как все мальчики, он имеет претензию быть
стариком; он думает, что на его лице
глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет. Он на меня бросил бешеный взгляд, топнул ногою и отошел прочь.
Давно уж не слышно было ни звона колокольчика, ни стука колес по кремнистой дороге, — а бедный
старик еще стоял на том же месте в
глубокой задумчивости.
Савельич поглядел на меня с
глубокой горестью и пошел за моим долгом. Мне было жаль бедного
старика; но я хотел вырваться на волю и доказать, что уж я не ребенок. Деньги были доставлены Зурину. Савельич поспешил вывезти меня из проклятого трактира. Он явился с известием, что лошади готовы. С неспокойной совестию и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска, не простясь с моим учителем и не думая с ним уже когда-нибудь увидеться.
— Я —
старик не
глубокий, всего 51 год, а седой не от времени — от жизни.
Сердито гудел
глубокий бас лысого
старика...
Позовет ли его опекун посмотреть, как молотят рожь, или как валяют сукно на фабрике, как белят полотна, — он увертывался и забирался на бельведер смотреть оттуда в лес или шел на реку, в кусты, в чащу, смотрел, как возятся насекомые, остро глядел, куда порхнула птичка, какая она, куда села, как почесала носик; поймает ежа и возится с ним; с мальчишками удит рыбу целый день или слушает полоумного
старика, который живет в землянке у околицы, как он рассказывает про «Пугача», — жадно слушает подробности жестоких мук, казней и смотрит прямо ему в рот без зубов и в
глубокие впадины потухающих глаз.
Когда Привалов вошел в кабинет Бахарева,
старик сидел в старинном
глубоком кресле у своего письменного стола и хотел подняться навстречу гостю, но сейчас же бессильно опустился в свое кресло и проговорил взволнованным голосом...
Среди
глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам
старик великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму.
Он мог очнуться и встать от
глубокого сна (ибо он был только во сне: после припадков падучей болезни всегда нападает
глубокий сон) именно в то мгновение, когда
старик Григорий, схватив за ногу на заборе убегающего подсудимого, завопил на всю окрестность: «Отцеубивец!» Крик-то этот необычайный, в тиши и во мраке, и мог разбудить Смердякова, сон которого к тому времени мог быть и не очень крепок: он, естественно, мог уже час тому как начать просыпаться.
А все-таки хорошее было времечко! — прибавил
старик с
глубоким вздохом, потупился и умолк.
Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбужденном состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна
глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдет в другое место. Прождав 5 минут,
старик облегченно вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно пошел дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.
Покамест собирался он переписать мою подорожную, я смотрел на его седину, на
глубокие морщины давно не бритого лица, на сгорбленную спину — и не мог надивиться, как три или четыре года могли превратить бодрого мужчину в хилого
старика.
Оно пришлось так невзначай, что
старик не нашелся сначала, стал объяснять все
глубокие соображения, почему он против моего брака, и потом уже, спохватившись, переменил тон и спросил Кетчера, с какой он стати пришел к нему говорить о деле, до него вовсе не касающемся.
Далес, толстый
старик за шестьдесят лет, с чувством
глубокого сознания своих достоинств, но и с не меньше
глубоким чувством скромности отвечал, что «он не может судить о своих талантах, но что часто давал советы в балетных танцах au grand opera!».
…Тихо проходил я иногда мимо его кабинета, когда он, сидя в
глубоких креслах, жестких и неловких, окруженный своими собачонками, один-одинехонек играл с моим трехлетним сыном. Казалось, сжавшиеся руки и окоченевшие нервы
старика распускались при виде ребенка, и он отдыхал от беспрерывной тревоги, борьбы и досады, в которой поддерживал себя, дотрагиваясь умирающей рукой до колыбели.
В таком положении стояло дело, когда наступил конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все
глубже и
глубже.
Старик и прежде мало давал сыну денег, а под конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки. Сыну, собственно говоря, не было особенной нужды в этой помощи, потому что ротное хозяйство не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
Наконец скончался и
старик отец, достигнув
глубокой старости, а вскоре после его смерти в народе пронеслись слухи о предстоящей воле…
Снова я торчу в окне. Темнеет; пыль на улице вспухла, стала
глубже, чернее; в окнах домов масляно растекаются желтые пятна огней; в доме напротив музыка, множество струн поют грустно и хорошо. И в кабаке тоже поют; когда отворится дверь, на улицу вытекает усталый, надломленный голос; я знаю, что это голос кривого нищего Никитушки, бородатого
старика с красным углем на месте правого глаза, а левый плотно закрыт. Хлопнет дверь и отрубит его песню, как топором.
Помнится, по дороге от старого рудника к новому мы на минутку остановились около старика-кавказца, который лежал на песке в
глубоком обмороке; два земляка держали его за руки, беспомощно и растерянно поглядывая по сторонам.
К суровому
старику относились с
глубоким уважением именно потому, что он видел каждое дело насквозь, и не было никакой возможности обмануть его в ничтожных пустяках.
— Да, это хорошо! — машинально повторил он минут через пять, как бы очнувшись после
глубокой задумчивости. — Гм… видишь, Ваня, ты для нас был всегда как бы родным сыном; бог не благословил нас с Анной Андреевной… сыном… и послал нам тебя; я так всегда думал. Старуха тоже… да! и ты всегда вел себя с нами почтительно, нежно, как родной, благодарный сын. Да благословит тебя бог за это, Ваня, как и мы оба,
старики, благословляем и любим тебя… да!
Голос у дедушки оборвался и захлебнулся. Слезы опять потекли по
глубоким, коричневым от загара морщинам. Сергей, который слушал ослабевшего
старика молча, с плотно сжатыми бровями, бледный от волнения, вдруг взял его под мышки и стал подымать.
Повторяется та же картина, что и в предыдущей сцене. Воцаряется
глубокое молчание. Входит князь,
старик почтенной наружности, но вида скорее доброго, нежели умного; особенно заметно отсутствие всякой проницательности. За ним, в некотором отдалении, ковыляет Шифель.
Наконец, пропала на лугу полоса света, отражавшаяся из окна кабинетика, где спал
старик, и среди
глубокого молчания только мерно отщелкивал маятник стенных часов.
Я убежден в том, что, ежели мне суждено прожить до
глубокой старости и рассказ мой догонит мой возраст, я
стариком семидесяти лет буду точно так же невозможно ребячески мечтать, как и теперь.
Марфин хоть и подозревал в своем камердинере наклонность к
глубоким размышлениям, но вряд ли это было так:
старик, впадая в задумчивость, вовсе, кажется, ничего не думал, а только прислушивался к разным болестям своим — то в спине, то в руках, то в ногах.
Он ясно видел, что для этой женщины Маркуша гораздо интереснее, чем хозяин Маркуши: вот она, после разговора в кухне, всё чаще стала сходить туда и даже днём как будто охотилась за дворником, подслеживая его в свободные часы и вступая с ним в беседы. А
старик всё
глубже прятал глаза и ворчал что-то угрожающее, встряхивая тяжёлою головою.
(Прим. автора.)] и братьев, понеслась в погоню с воплями и угрозами мести; дорогу угадали, и, конечно, не уйти бы нашим беглецам или по крайней мере не обошлось бы без кровавой схватки, — потому что солдат и офицеров, принимавших горячее участие в деле, по дороге расставлено было много, — если бы позади бегущих не догадались разломать мост через
глубокую, лесную, неприступную реку, затруднительная переправа через которую вплавь задержала преследователей часа на два; но со всем тем косная лодка, на которой переправлялся молодой Тимашев с своею Сальме через реку Белую под самою Уфою, — не достигла еще середины реки, как прискакал к берегу
старик Тевкелев с сыновьями и с одною половиною верной своей дружины, потому что другая половина передушила на дороге лошадей.
Собрав деньги с пола,
старик разложил их на моем столе, пересчитал и с
глубоким вздохом проговорил...
Сердечно посожалели они меня, накормили пустыми щами, переночевал я у них в теплой избе, а утром чуть рассвело, напоив горячей водой с хлебом,
старик отвел меня по чуть протоптанной им же стежке через
глубокий овраг, который выходил на Волгу, в деревню Яковлевское, откуда была дорога в Ковалево.
Несмотря на
глубокую грусть, изобразившуюся в чертах
старика с самого начала этого объяснения, он не произнес ни одной жалобы, ни одного укорительного слова.
Пуще того, не грози, не подымай рук, — смиренно возразил
старик, хотя на лице его проступало выражение
глубокого огорчения, — побоями да страхом ничего ты не сделаешь.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось печалью, еще
глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
На щеке
старика в
глубокой морщине засверкала веселая слеза, он закинул голову и беззвучно засмеялся, играя острым кадыком, тряся изношенной кожей лица и по-детски размахивая руками.
В стороне от кургана одиноко стоял могучий и бодрый высокий
старик. Его седая густая борода серебрилась на солнце и, расчесанная волосок к волоску, лежала на широких лацканах английского пальто. Что-то близко знакомое сверкнуло мне в этой стройной, энергичной фигуре и в его
глубоких темных глазах, ласково взглянувших из-под седых бровей. Он поднял руку и, сделав отрицательный жест, сказал довольно чисто по-русски...
Возмущенный до глубины души, Фома стиснул зубы и ушел от Маякина, еще
глубже засунув руки в карманы. Но
старик вскоре снова заговорил о Медынской.
Рылеев был тронут непредвидимою им горестью всеми любимого
старика и просил у Боброва прощения с
глубоким раскаянием. Андрей Петрович плакал и всхлипывал, вздрагивая всем своим тучным телом. Он был слезлив, или, по-кадетски говоря, был «плакса» и «слезомойка». Чуть бы что ни случилось в немножко торжественном или в немножко печальном роде, бригадир сейчас же готов был расплакаться.
Артамонов старший жил в полусне, медленно погружаясь в сон, всё более
глубокий. Ночь и большую часть дня он лежал в постели, остальное время сидел в кресле против окна; за окном голубая пустота, иногда её замазывали облака; в зеркале отражался толстый
старик с надутым лицом, заплывшими глазами, клочковатой, серой бородою. Артамонов смотрел на своё лицо и думал...
Из балагана показалась сама, молча посмотрела на улыбавшегося мужа, схватила его за ворот и как мешок с сеном толкнула в балаган;
старик едва успел крикнуть в момент своего полета: «А я ба-арина привел…» Зайчиха была обстоятельная старуха, какие встречаются только на заводах среди староверов или в соседстве с ними; ее умное лицо, покрытое
глубокими морщинами и складками, свидетельствовало о давнишней красоте, с одной стороны, и, с другой, о том, что жизнь Зайчихи была не из легких.
Эти воспоминания о прошлом всегда оживляли
стариков, особенно Злобина. Но сейчас генерал как-то весь опустился и затих. Он не слушал совсем болтовни своего проворовавшегося верного раба, поглощенный какой-то новой мыслью, тяжело повернувшейся в его старой голове. Наконец, он не выдержал и заплакал… Мелкие старческие слезёнки так и посыпали по изрытому
глубокими морщинами лицу.
Отвесив
глубокий поклон, Савелий направился к двери, но
старик остановил его.
Глаза у бондаря были узкие, они казались маленькими щелками куда-то в беспокойную,
глубокую тьму, где всегда кипело неукротимое волнение и часто вспыхивал зеленый гневный огонь. И руки у него были тоже беспокойные — странно мотались, точно стремясь оторваться от большого тела, шумно хлопали ладонями одна о другую, сцеплялись кривыми пальцами и терлись, и редко движения их совпадали со словами
старика.
— Я в Думу эту верил, — медленно и как бы поверяя себя, продолжал
старик, — я и третий раз голос подавал, за богатых, конечно, ну да! В то время я ещё был с миром связан, избу имел, землю, пчельник, а теперь вот сорвался с глузду и — как перо на ветру. Ведь в деревне-то и богатым жизнь — одна маета, я полагал, что они насчёт правов — насчёт воли то есть — не забудут, а они… да ну их в болото и с Думой! Дело лежит
глубже, это ясно всякому, кто не слеп… Я тебе говорю: мужик думает, и надо ему в этом помочь.
Но мы беспрекословно уселись в широкую лодку,
старик двинул ее багром, а Микеша толкал с носа, шлепая по воде, пока она не вышла на более
глубокое место. Тогда и Микеша вскочил в нее и сел в весла.
Долины ночь еще объемлет,
Аул Джемат спокойно дремлет;
Один
старик лишь в нем не спит.
Один, как памятник могильный,
Недвижим, близ дороги пыльной,
На сером камне он сидит.
Его глаза на путь далекой
Устремлены с тоской
глубокой.
Проговоря это,
старик утомился и замолчал, и только по выражению его лица можно было догадаться о волновавшей его
глубокой досаде на то, что все шло и делалось не так, как рассчитывала и желала госпожа его и он.
Вскоре не стало
старика в сельце Комкове, и толпа, его провожавшая, снова загуляла на славу; и долго потом громкие крики веселившегося народа раздавались на улице, долго еще слышались во всех ее концах звонкие залихватские песни, говор и дружный беспечный хохот, пока наконец
глубокая полночь не прогнала хмельных обывателей в теплые избы, на полати и печи.
Обыкновенно думают, что жизнь старых
стариков не важна, что они только доживают век. Это неправда: в
глубокой старости идет самая драгоценная, нужная жизнь и для себя и для других. Ценность жизни обратно пропорциональна квадратам расстояния от смерти. Хорошо бы было, если бы это понимали и сами
старики и окружающие их. Особенно же ценна последняя минута умирания.
Старик не перечил, но и не радовался; напротив, теперь чаще, чем когда-либо, он, из своего уголочка, подолгу стал засматриваться на дочку с молчаливою, но
глубокою и тоскливою грустью.